его и упрекали. Эта всеядность возникла у него не сразу, а с годами. Взять хотя бы то непростое время, которое он пережил после окончания Академии художеств. Как тяжело было золотому медалисту найти хотя бы один небольшой заказик. Все было поделено на этом рынке задолго до Щусева. И пускать его туда никто не собирался. «Не до жиру, быть бы живу» — гласит народная мудрость, очень ярко иллюстрируя положение Щусева после академии.
Вот поэтому и брался начинающий зодчий за любые предложения. И он мог бы не построить такое число храмов, если бы изначально судьба предоставила ему возможность создавать гражданские проекты — особняки, театры, магазины, больницы… А он строил храмы, потому что больше ему ничего не предлагали, постепенно добившись большого успеха.
И ведь что интересно — усвоенная им в молодости истина, что не надо ни отчего отказываться, находила подтверждение и в зрелые годы. С решительностью, присущей молодым, брался Щусев почти за любой заказ и тогда, когда и сил-то уже не хватало. Отсюда и большое число помощников, способных разработать любую поданную мастером идею, а затем отстаивать в профессиональной среде свое авторство на нее.
А формулировал идеи он очень быстро. Как пишет его брат, Щусеву достаточно было нарисовать на маленьком листочке бумаге перспективу будущего здания, как сразу передавалась она в его мастерскую для дальнейшей работы. Сам он ничего и не чертил, а лишь подсказывал, контролировал, давал ценные советы… Так, кстати, зачастую работали и другие мэтры, возглавлявшие свои мастерские.
Обвинения в приспособленчестве академик слышал неоднократно. Его упрекали в этом и коллеги-архитекторы, и представители власти. Да и современные исследователи продолжают гнуть подобную линию: «Щусев перестраивается и лжет, не испытывая никаких внутренних затруднений. Но также и не испытывая необходимости верить в провозглашаемую им ахинею. Такая позиция имеет свои моральные плюсы. В сталинском обществе альтернативой лжи и цинизма была искренняя вера в правильность и справедливость происходящего. Циникам противостояли искренние сталинисты»[332].
Но ведь цинизм не является мерой оценки таланта, это лишь одно из личных качеств человека. А у Щусева, как можно судить из этой книги, таких качеств был целый набор во всем их противоречивом сочетании. Поэтому при пытке создания объективного образа не следовало бы смешивать вместе и профессиональные качества, и личные.
Да, его мастерские были завалены заказами, но это не говорило о том, что Щусев лишь руководил, ничего не делая. Мы уже отмечали его требовательность к другим, но прежде всего, это качество проявлялось по отношению к себе. Требовательность подкреплялась трудолюбием, архитектор Чернышев вспоминал: «Еще черта Алексея Викторовича: я помню, мы были на международном конгрессе в Риме (в 1935 году. — А. В.). Алексея Викторовича мы тогда впервые узнали близко и увидели, какой он обаятельный человек. Он среди нас был самый старший по возрасту, и, когда мы начинали свой день и выходили к утреннему завтраку, к кофе, Алексей Викторович в это время уже возвращался с этюдов. Он вставал рано утром, чтобы пойти к развалинам Форума и сделать этюды, а потом показывал их нам: „Вот, как получилось!“ Эта его особенность так на все реагировать, такая заинтересованность во всем были чрезвычайно привлекательны».
Щусев находился в постоянном поиске, а потому метод его работы — «свободная стилизация на основе соединения впечатлений от памятников разных эпох, регионов и стилей и изменения любых подходящих для решения художественной задачи форм прошлого»[333] — до сих пор находит понимание не у всех. Но ведь это, как говорится, дело вкуса. Ясно одно — это был человек талантливый, блестяще эрудированный, ощущавший себя в различных архитектурных эпохах и традициях как рыба в воде, и в тоже время честолюбивый, ищущий славы, желавший быть первым и не терпящий рядом соперников. Хотя к концу жизни честолюбие стало иссякать. 20 февраля 1943 года Лансере запишет: «А. В. говорил, что у него больше нет честолюбия — что наш режим его вытравил. А вот у Нестерова было — ненавидел Грабаря…»[334]
Не зря шептались за его спиной ученики, что в молодые годы на его столе лежала книга с красноречивым названием — «Как стать знаменитым». И он им стал, нажив при этом множество врагов. И то, что Щусев постоянно пробовал себя в самых разных стилях, является, скорее, не недостатком, а его достоинством.
Подобная специфическая особенность творчества Щусева была, в том числе следствием необычных условий, в которых должны были существовать его здания. Щусев будто всю жизнь сознательно участвовал в незримой конкуренции или, если хотите, соревновании, но не со своими современниками, а с зодчими давно минувших эпох.
На Красной площади Щусев бросает вызов авторам собора Василия Блаженного (в последнее время появились утверждения, что автор был один и звали его Барма Постник, но это в данном случае неважно), архитекторам ГУМа и Исторического музея, итальянским мастерам, вместе с русскими зодчими отстраивавшими Кремль. На Каланчевке он спорит с Тоном и Шехтелем, в Овруче — с зодчими Древней Руси. Кроме простого желания поспорить, здесь нужна и недюжинная смелость. Щусев искал трудностей, нередко замахиваясь на то, что казалось недостижимым его коллегам. Подспорьем этому были огромный талант, данный ему Богом, и профессионализм. Он часто повторял фразу: «Музыкантом может быть и 12-летний, а архитектором он быть не может»[335].
Да, немалый авторитет приобрел Щусев к 1917 году. Но вот парадокс — все последующее время за этот накопленный авторитет ему часто приходилось постоянно расплачиваться и даже оправдываться. Взять хотя бы его проект Дворца Советов, в котором Сталин увидел «собор Христа Спасителя». Попробуй докажи обратное, если ты — автор трех десятков храмов!
Да, не зря Щусев отговаривал своего внука Алексея от архитектурной стези, признаваясь, что «профессия архитектора очень тяжкая и что сам он измучен ею, что архитектора на всех этапах жизни и работы ждет борьба. Борьба за воплощение собственных идей».
Переломным в его творческой карьере стал 1924 год. Проект мавзолея по-новому определил место Щусева в архитектуре. Выбор его кандидатуры на роль автора этого сооружения не мог не польстить зодчему и означал признание его первенства среди коллег. С одной стороны, новое положение открывало большие возможности, с другой — сильно суживало рамки творческого поиска, заставляя окружающих рассматривать всю последующую работу Щусева под огромным увеличительным стеклом. Но первый советский архитектор все же эти рамки раздвигал, не боясь шквала критики:
«Ряд проектов и сооружений Щусева, начиная с гостиницы „Москва“ и кончая, на определенном этапе, зданием ИМЭЛ в Тбилиси, объединен стремлением автора к созданию новой архитектурной формы, нового стиля. Надо сказать, что поклонники чистой архитектурной классики негодовали, видя столь вольное
